Алексей Панфёров: О выносливости в бизнесе

Алексей Панфёров

Достижения в бизнесе

Управляющий партнёр New Russia Growth — компании прямых инвестиций с активами на $500 млн.

Достижения в спорте 11 раз финишировал на дистанции Ironman (лучший результат 9 часов 33 минуты). Стал первым представителем России, преодолевшим дистанцию Ultraman (результат 25 часов 45 минут). Показал 13-й результат в ультра-трейл гонке HochkonigMan (99 километров с набором высоты 5600 метров).

Выход из сил

18 мая 2013 года во время соревнований Ironman Lanzarote на Канарских островах кто-то выключил солнце. Впереди было ещё 30 км марафона, а у меня вдруг резко село зрение. Всё вокруг померкло, были видны только контуры крупных объектов. Я сбавил темп и какое-то время продолжал движение почти вслепую. Вскоре меня нагнал мой друг Артём Ситников. Следующие два часа мы бежали рядом.

Вообще-то правила этих соревнований запрещают участникам помогать друг другу — за это можно схлопотать красную карточку и сойти с дистанции. Но, рискуя собственным результатом, Артём пренебрёг правилами. Он помогал мне входить в повороты, предупреждал о препятствиях и постоянно морально поддерживал. Наше общение было очень похоже на разговор капризного ребёнка и мудрого родителя. Ребёнок всё время ноет: «А если я не дойду? Если в пути пропаду?» А родитель его успокаивает: «Да тут делать-то нечего. Больше разговоров».

Перед самым финишем солнце снова включили — зрение пришло в норму. В тот день я завершил гонку с результатом 12 часов 11 минут. Это был мой девятый Ironman и далеко не лучший показатель. Но только в гостинице я осознал, что сегодня едва не потерял зрение. Ведь когда речь идёт о таких запредельных нагрузках, игра с собственным организмом становится похожа на лотерею: никто не знает, как он поведёт себя в критический момент.

В жизни бывают чрезвычайные ситуации, когда поступаешь глупо. Потом анализируешь своё поведение и приходишь в ужас: «Боже, что я творил! Я больше никогда так не поступлю!» Но снова наступает момент, когда необходимо напряжение всех сил, и здравомыслие вновь отступает. Ты говоришь себе: «Ну и что!» — и опять ведёшь себя безрассудно. Наверное, это что-то, заложенное природой. Инстинкт, который в некоторых ситуациях помогает выжить. Наша жизнь — она ведь устроена точно так же. Можно всегда оставаться в зоне комфорта, но если хочешь чего-то добиться — приходится из этой зоны выходить, через стресс, боль и страдания. Любое движение вперёд — это испытание на выносливость. Ironman — просто упрощённая модель.

Шаболовка, 37

Я родился и вырос в Москве совсем рядом со знаменитой Шуховской телебашней. Миллионы советских школьников присылали туда тонны писем, а я был абсолютно равнодушен к этому сооружению. Гораздо больше меня интересовала обычная хоккейная коробка, которая располагалась в соседнем дворе. В нашем доме жила научная интеллигенция, а рядом — работники завода «Красный пролетарий». Такое соседство рождало немало подростковых конфликтов и драк, поэтому право выйти на лёд нужно было ещё завоевать.

В 6 лет к увлечению хоккеем прибавился настольный теннис. Выбор был сделан исключительно по территориальному признаку — это была ближайшая к дому спортивная секция. Вскоре пошли выезды на соревнования в другие города и первые неприятные сюрпризы. На сборах была сильная дедовщина, прямо как в армии, вплоть до избиений и унижений. Меня от всего этого спасал Лёня Меламед, который с тех пор успел стать крупным предпринимателем, руководителем МТС, АФК «Система», Роснано и ещё много чего. А тогда он был моим куратором-наставником. Здоровый такой дядька, взрослый уже. Я с ним делился родительскими посылками, а он меня оберегал от дедовщины. Мы играли на всесоюзном уровне, даже заняли однажды первое место в командном чемпионате Москвы. Но в индивидуальном формате я не блистал. Есть такой синдром — «чемпион тренировок», он у меня всегда был выражен в полной мере. Я очень нервничал во время соревнований. А в настольном теннисе нервы — это главное. Если ты работаешь на трясуне — то проигрываешь начинающим.

Уже будучи в последнем классе школы, я начал потихоньку фарцевать и втайне от родителей зарабатывал больше, чем все члены семьи вместе взятые

У меня была типичная советская семья физиков-математиков — убеждённых коммунистов, честных трудяг. Дедушка — ректор Московского государственного текстильного института, бабушка — начальник отдела образования Октябрьского района, мама работала в НИИ прикладной математики имени Келдыша при АН СССР, все очень успешные и статусные. Но особым материальным благополучием в нашем доме никогда не пахло. Ни дач, ни машин, ни привилегий мы не знали, самым роскошным предметом интерьера было пианино. На отдых ездили в лучшем случае в Сочи по путёвке эконом-класса: деревянные домики, удобства на улице, постель, керосинка, а холодильник пёрли на своём горбу со склада. Неудивительно, что в середине 80-х, когда в стране появились первые бизнес-возможности, я не смог остаться в стороне. Уже будучи в последнем классе школы, я начал потихоньку фарцевать и втайне от родителей зарабатывал больше, чем все члены семьи вместе взятые. Но в эту сферу жизни влекла не столько жажда наживы, сколько любопытство.

Одна из схем обогащения выглядела так. В гостиницу «Белград» югославы привозили товар, который можно было закупать и официально развозить по комиссионкам. Главное — соблюдать установленные лимиты: на один паспорт магазин принимал не больше десятка вещей одного артикула. Подряжаешь на это друзей, знакомых — и вперёд. Самый ходовой товар — гавайские рубашки, варёные джинсы и электронные часы (мы их называли «семечками»). Себестоимость этих часов у югославов 25–30 рублей. Мы покупали их у старшего бригады по 35–40 рублей. Цена в комиссионном магазине уже 65 рублей. Минус 10 процентов, которую брало себе государство. Итого 25 рублей с каждой «семечки» прилипало.

Фарца учёбе не мешала. Школу я закончил с четырьмя четвёрками. Самое смешное, что одна из них по физкультуре — подвела дисциплина. По профильным предметам я был на хорошем счету, мне прочили мехмат МГУ, но в результате я оказался в МИРЭА, Московском институте радиотехники, электроники и автоматики. В те времена я совершенно не заморачивался насчёт выбора вуза. Пришли большие перемены, и уже тогда было понятно, что жить придётся в какой-то совсем другой реальности. Главное — получить высшее образование, а какое именно — было уже без разницы, никакого прикладного значения это не имело.

Кредитно-денежная политика

Среди миллионов бессмысленных аббревиатур есть и такая: АМ-2–87. А — это факультет кибернетики, М — отделение медицинской аппаратуры 2 — номер группы, 87 — год поступления. В группе АМ-2–87 старостой никто быть не хотел. Я был единственным, кто согласился.

Главной должностной обязанностью старосты была необходимость каждый месяц вовремя выбивать для своих студентов стипендию. В те времена это были ещё не символические, а вполне реальные деньги: 55 рублей — обыкновенная стипендия, 78 — рублей повышенная. Для сравнения: взрослый библиотекарь со стажем зарабатывал рублей 90, инженер — 140, заслуженная учительская пенсия была 120–130 рублей. Но чтобы получить эти деньги, нужно было отстоять несколько часов в очереди к окошечку, в котором сидела тётушка известной любому советскому человеку породы: «Вас много, а я одна!» И тогда я сделал одногруппникам предложение, от которого они не смогли отказаться.



Я сказал: «ОК, я готов стать старостой. Вы всегда будете получать стипендию вовремя, ни минуты не простояв в очереди. В качестве ответной любезности я прошу лишь перетерпеть первый месяц. То есть я вам один раз задержу выплату денег, зато потом все пять лет вы будете их получать вовремя и без очереди». Фактически я предложил им выдать мне беспроцентный кредит в размере месячного бюджета всей группы. Они согласились, и таким образом мне удалось существенно увеличить объём закупок электронных часов, гавайских рубашек и прочих комиссионных товаров. Спустя много лет я узнал, что точно такая же схема «кредитования» в то время приходила в головы очень многим будущим крупным бизнесменам.

Как я стал предпринимателем? Очень просто.

20 мая 1991 года Верховный совет СССР принял закон, который кардинальным образом упростил порядок выезда граждан страны за рубеж. Теперь съездить за кордон мог практически любой советский человек. В считаные недели государство получило новую отрасль экономики — челночный бизнес.

В один прекрасный день я тоже запрыгнул в поезд «Москва — Варшава». У меня даже денег на обратный билет с собой не было. Я знал только, что в Польшу надо везти часы «Полёт», ложки-вилки, утюги, электроинструменты и вообще — всё железное и тяжёлое. В Варшаве и Кракове тогда уже вовсю работали рынки-стадионы, где всё это моментально продавалось за местную валюту — злотые. Потом на эти злотые нужно было купить доллары, привести их в Москву, умудриться обменять по курсу один к четырём, закупить утюги-дрели — и снова в Варшаву.

Вскоре я нагулял оборот и стал возить товар в оба конца. Из Польши в Москву в моих баулах поехали пуховики, шмотки, жвачки и прочие диковинки капиталистического мира. На первых порах это ещё нельзя было назвать бизнесом. К тому времени я женился, у нас с Татьяной родился сын, надо было кормить семью. Но очень скоро стало понятно, что один я уже не справляюсь, пора собирать команду. Так у меня появились компаньоны — друзья детства с Шаболовки.


Тем временем на рынках страны стали появляться первые рэкетиры — ребята в спортивных костюмах и кожанках. Потом они начали заходить в офисы. Первая наша попытка решить проблемы с безопасностью через знакомых оказалась неудачной — один очень нехороший человек навёл на нас бандитов-беспредельщиков, пришлось выдержать в своей квартире многодневную осаду. Не помогли даже связи Татьяны, у которой папа был полковником милиции. Государственные органы в тот момент уже не решали ничего, весь хозяйственный арбитраж был в руках криминальных структур.

Выбраться из этой передряги удалось при помощи людей из солнцевской группировки. К тому времени бандиты потихоньку стали делиться на тех, кто умел работать только паяльниками-утюгами, и тех, кто уже научился дружить с головой. Криминалитет второго типа очень быстро смекнул, что банальный рэкет много денег не приносит, с предпринимателями нужно дружить, помогать им развиваться, выстраивать совместные проекты. Что бы сейчас ни говорили про солнцевскую преступную группировку, для своего времени это были, если так можно выразиться, очень передовые бандиты. Умные, вменяемые, бизнес ориентированные ребята. У них по отношению к нам был чисто предпринимательский подход: вы занимаетесь бизнесом, мы предоставляем безопасность, и вместе зарабатываем. Решим любые ваши проблемы по первому требованию.

Трудовая книжка

Из челноков в банковский бизнес меня затащил мой друг Антон Большаков. Это человек с такой трудовой книжкой, каких, наверное, в России теперь уже долго не будет. Вот её краткое содержание всего за шесть лет — с 1989 по 1995 годы: слесарь-сборщик третьего разряда, шофёр-водитель в «Интуристе», кассир-операционист в Альфа-банке, старший дилер отдела финансовых операций, зампред правления банка «Зенит».

Сегодня Антон — крупный предприниматель и контролирующий акционер банка «Веста». А когда он уходил из шофёров в банковские служащие, его коллеги по гаражу над ним смеялись: «Вот дурак! Куда ты идёшь? Здесь-то ты всегда на хлеб с маслом заработаешь. А там банк какой-то, голая зарплата. Эх, молодёжь!»

Когда мы пришли к своим солнцевским «кровельщикам» и заявили, что уходим из бизнеса, нам пришлось выслушивать похожие речи: «Да вы что, да вы куда? Да там вы будете на дядю работать, а здесь сами себе хозяева. Хотите, магазин вам купим? Хотите, целый рынок в управление дадим? Только работайте! Нет, не хотите? Ну, хорошо, тогда с вас мзда за полгода вперёд и счастливого жизненного пути. Решите вернуться — всегда пожалуйста».

Когда мы с моими друзьями делили челночный капитал, у каждого на руках оказалось по $80 000. Огромные по тем временам деньги, но нам уже было понятно, что это потолок, а новые времена открывают новые возможности. Тот же Антон Большаков тогда уже работал в Альфа-банке младшим трейдером и получил свой первый честно заработанный бонус в $100 000. На меня это произвело впечатление, я решил, что пора получать серьёзное экономическое образование и подал документы в Московский институт международного бизнеса. Сам Антон меня отговаривал: всё равно никто в наших вузах ничего про экономику не понимает, только время потеряешь. В каком-то смысле он был прав. Будущими банкирами впоследствии стали те, кто понятия не имел, что такое учётная запись и депозитный сертификат — дерзость и напор были важнее. Тем не менее все очень быстро учились на практике, а кто имел хоть какое-то экономическое образование — учились быстрее других.

Стыдно признаться, но я тогда и правда ездил на «Феррари». Я чувствовал себя неимоверно крутым инвестбанкиром, весь мир был у моих ног. Но скоро на меня пролился холодный душ — и очень вовремя
Моя карьера развивалась стремительно, вскоре я уже был членом правления, ответственным за весь инвестиционный блок в банке «Зенит». Вот только на уровне доходов это почти никак не отражалось.

В любом банке основной кусок пирога делится наверху. Если ты не входишь в число избранных, ты всегда аутсайдер. Почему я не попал в этот круг? Наверное, посчитали слишком молодым. Все эти семь лет я честно, по-пионерски работал за сравнительно небольшие деньги, набирался опыта.

Однажды мы проводили большую сделку, и я познакомился с Владимиром Рашевским, вторым человеком в МДМ-банке. Он сказал: «Мне нужен сотрудник, который возглавит работу с инвестициями». Так я оказался в МДМ. За первые же три месяца я там заработал столько же, сколько за семь лет работы в «Зените».

Жалею ли я о потерянном времени? Я не считаю его потерянным. Как сказал Конфуций, учитель приходит, когда созрел ученик. Есть люди, у которых этот момент не наступает никогда. Я знаю вечных челночников, вечных трейдеров — им там удобно, они не готовы проверять себя на прочность, не хотят выходить из зоны комфорта. Ведь это огромный стресс. В МДМ-банке мне пришлось общаться с топовыми клиентами, крупнейшими предпринимателями и политиками нашей страны. Разговор с умным человеком, с гроссмейстером, который гораздо лучше тебя понимает происходящее, — это не просто «здрасьте», это то, в чём надо как-то выживать. Твой собеседник залезает тебе в мозг. А когда тебе залезают в мозг, это больно. И если ты остановишься, эта боль тебя добьёт, а если продолжишь движение — сделает сильнее.

На три буквы

Первые два года работы в МДМ — это было лучшее время в моей жизни. В этой компании действовала гениальная модель управления, основанная на полном доверии и предпринимательской культуре. Зачем ставить человека в рамки постоянного контроля? В этих рамках он перестаёт быть эффективным. Надо просто делегировать ему достаточные полномочия, договориться о разделении прибыли — и никогда этих договоренностей не рушить. Зарплата? Какая зарплата? Зарплата — это издержка. Вместе заработаем денег — поделимся. В результате ты работаешь внутри чужого бизнеса фактически как предприниматель. Неудивительно, что МДМ стал кузницей кадров, из него впоследствии вышло много успешных бизнесменов, инвесторов, менеджеров.

В довольно скучном банковском деле инвестиционный блок — это, пожалуй, самый интересный участок работы. Он состоит из нескольких направлений. Самое простое — это трейдинг, покупка-продажа всего, что блестит: акций, валют, облигаций. Более интересная вещь — корпоративные финансы, вывод компаний на финансовые рынки. Клиент получает средства на развитие, банк — процент от сделки, и все довольны. Но по мере того как мы работали с перспективными компаниями и наблюдали за их дальнейшим стремительным ростом, мы стали понимать, что результат наших усилий гораздо ценнее той комиссии, которую мы за это получаем. Что такое 0,5–2,0% от сделки при грядущем росте капитализации компании в два-три раза? Нам стало интересно хотя бы часть комиссии получать в виде акций. Но это уже не банковская деятельность. Это уже фондовая деятельность. Так у нас органично возникла идея собственного бизнеса — создать фонд прямых инвестиций, где МДМ-банку принадлежал бы контрольный пакет акций, а нам как менеджерам — блокирующий пакет. Мы получили согласие руководства и стали активно работать в этом направлении. Но когда уже почти всё было готово, ключевые акционеры МДМ решили разделить активы. Андрей Мельниченко вышел из бизнеса, взяв себе пакеты акций принадлежащих банку промышленных предприятий, а его партнёр Сергей Попов, наоборот, решил сосредоточиться на финансах. Банку наше рискованное начинание оказалось попросту не нужным. И тогда мы решили, что оно нужно лично нам. Так появился фонд NRG — New Russia Growth.

Дешёвые понты

Ученик снова созрел, и учитель снова пришёл. Но созревание произошло не вдруг, оно формировалось все эти годы — медленно и неотвратимо. Первый серьезный звоночек прозвенел ещё в 2005-м. На другом конце линии был мой старый приятель Олег Тиньков, который собирался привлекать еврооблигации для финансирования Tinkoff Credit Systems.

— Ну что, МДМ будет выпускать мои облигации или нет? — с места в карьер начал Олег.

Я в ответ вальяжно промурчал, что его проект пока ещё рейтингом не вышел, поэтому если МДМ за это и возьмётся, то за комиссию раза в три больше стандартной.

— Слышь, ты! — жёстко оборвал Тиньков, в котором в этот момент проснулся обыкновенный кузбасский пацан. — Вот ты, когда станешь предпринимателем, тогда и будешь так со мной разговаривать. А пока ты наёмный работник, то есть вообще не в моей категории. За что я тебе должен платить? За то, что ты на «Феррари» ездишь?

Стыдно признаться, но я тогда и правда ездил на «Феррари». Я чувствовал себя неимоверно крутым инвестбанкиром, весь мир был у моих ног, крыша уже потихоньку шуршала шифером. Мой «Феррари» в 2003 году был одиннадцатый в Москве. Но скоро на меня пролился холодный душ — и очень вовремя.

Однажды позвонили журналисты из одного гламурного издания и предложили сделать статью про меня и мой крутой автомобиль. Причём совершенно бесплатно. Я согласился. Мы целый день ездили по Москве, они меня снимали в разных позах и ракурсах. Когда мой руководитель увидел публикацию, он сказал: «Ну ты козёл!» Я был в шоке: «Как козёл?! Это же пиар для нашей компании!» — «Слушай, как свои бабки потратить — твоё личное дело, не путай эти хотелки с бизнесом. И вообще «Феррари» — не предмет для гордости. Скорее наоборот».

Это был хороший урок. Но сейчас я понимаю: чтобы выйти на новый уровень, мне надо было всё это пережить. И «Феррари» пережить, и 150 подчинённых, и 35 секретарей, и полный кабинет подарков на день рождения. Я ведь тогда на Тинькова страшно обиделся, но потом постоянно вспоминал его слова, они меня прямо выжигали изнутри. Я вдруг понял, что мне было гораздо более драйвово во времена челночества, когда я имел непосредственный контакт с тем, что делаю. Настало время снова выходить из сил, иначе — деградация.

Туризм для денег

Что такое инвестиционный бизнес? С известной долей упрощения можно сказать, что это турбизнес для инвестиций. Отправляясь в незнакомый регион мира, вы, конечно, можете сами купить авиабилеты, забронировать отель, понять, как работает общественный транспорт, изучить местный язык, культуру и список достопримечательностей, которые стоит посмотреть. Потратите уйму времени, и ещё не факт, что таким образом сэкономите. Гораздо надёжней обратиться к услугам туристической компании, которая предложит тур под ключ.

Инвестиционные фонды — это те же туроператоры, только клиентами тут являются крупные инвесторы, например, зарубежные. Они хотят вкладываться в Россию, но не обладают достаточным опытом и знаниями на местном рынке. Поэтому прибегают к услугам местных фондов с хорошей репутацией. Нашим крупнейшим партнёром стал Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР). Когда такой системообразующий гигант мировой экономики доверяет тебе свои финансы, это хороший маркер — рядом готовы положить деньги десятки других крупных игроков. Если честно, я сам сегодня ни за что не доверил бы свой капитал таким людям, какими мы были тогда. Но на тот момент команда NRG была одной из немногих на рынке, кто умел генерировать избыточную денежную массу в интересные сделки. Нам верили, и мы старались это доверие оправдать.

Сначала был живот

В жизни каждого человека обязательно наступает момент, когда он на собственном опыте убеждается, что здоровье всё-таки существует. Первые 10–15 лет мужской карьеры — это, как правило, горючая смесь неумеренного трудоголизма и умеренного алкоголизма. Если по истечении этого времени ничего в своей жизни не поменять, то в следующие 10–15 лет пропорции зеркально меняются — умеренный трудоголизм сожительствует с неумеренным алкоголизмом. Если и после этого ничего не изменить, то остаётся лишь походкой хромой утки доковылять до пенсии и торжественно встретить возраст дожития.

На протяжении всего челночества и семи лет в банке «Зенит» я совсем отдалился от спорта. Пил не то чтобы много, но вся жизнь так или иначе вращалась вокруг алкоголя. Даже если за вечер выпиваешь полбутылки вина, но делаешь это системно, — жизнь приобретает определенный цвет, запах и вкус. Постепенно этот вкус стал надоедать. Организм начал посылать недвусмысленные сигналы: «Мужик, ты чего?!»

Первое «ты чего?!» прозвучало в 2000 году. Тогда после долгого перерыва я вышел с друзьями на поле погонять мяч. Первый же рывок в атаке закончился плачевно: в глазах потемнело, пришлось сесть на траву и схватиться за голову: «Это что же такое? Я, лучший спортсмен в классе, всего за десять лет всё растерял?!»

В том же году к нам в гости однажды нагрянули друзья, которых мы с Татьяной сто лет не видели. Хорошо посидели, выпили, а потом разведка донесла их впечатления: «У Лехи появился животик». Животик? У меня животик?! Посмотрел в зеркало — да, действительно, над трусами что-то такое висит.

Мы сидели ошарашенные и думали вслух: «Нет, ну Ironman — это, конечно, нереально, чего тут говорить»

Посрамлённое мужское самолюбие требовало срочной инъекции эндорфинов. Первое, что пришло в голову, — та самая хоккейная коробка на Донской улице, вокруг которой прошло всё моё детство. Недолго думая, я создал при МДМ-банке хоккейную команду, и мы с коллегами стали 2–3 раза в неделю ездить в Лужники. Тренировал нас знаменитый советский хоккеист Сергей Бабинов. Когда команда достигла определённого уровня, мы стали делать выезды в Татарстан, Омск, Ригу — играли с предпринимателями, чиновниками, партнёрами по бизнесу.

Импульсивные нагрузки, которые давал хоккей, помогали быть в тонусе, но лишний вес не исчезал. Третий удар по моему самолюбию был нанесён в 2003 году. После очередной презентации перед потенциальными клиентами ко мне подошёл старый знакомый: «Слушай, я тебя не сразу узнал». — «Почему?» — «Ну... у тебя... это... лицо немного изменилось. Шире стало раза в полтора».

Я вдруг понял, что начинаю себя ненавидеть. Нет, я не был жирдяем, не страдал одышкой, мой вес превышал норму всего на десять килограммов. Но я по натуре перфекционист, поэтому мне и этого хватило. Последней каплей стала поездка в Кейптаун в 2004 году. Там с нами работал гид, который каждый год бегает Марафон двух океанов — 53 км по горам. А я тогда и пяти не мог пробежать! В этот момент я решил: «Всё! Хоккей убираем на второй план. Нужно заниматься спортом на выносливость. Где тут у вас можно кроссовки купить?».

Тяжёлое похмелье

Мои друзья шутят: если уж Панфёров за что-то берётся, то умри всё живое. У меня и правда всегда была репутация зачинщика, который осваивает что-то новое, а потом увлекает за собой всех остальных. Впрочем, первой жертвой своего нового увлечения чуть не стал я сам. Я начал бегать с маниакальным упорством. Простая идея — воспользоваться услугами профессионального тренера и как-то систематизировать свои занятия — почему-то пришла мне в голову не сразу. Результат такой беспечности не заставил себя долго ждать.

Прихожу я однажды после тренировки в банк, сажусь за стол — и не смог понять, что со мной происходит. В сердце аритмия, в теле невесомость, я начинаю куда-то проваливаться, меня накрывает паническая атака, кажется, что прямо сейчас я умру. Слава богу, в этот момент в кабинет зашёл мой друг Витя Жидков — он схватил меня под мышку и потащил в медицинский кабинет.

Там меня откачали, но я так и не понял, что это результат перетренированности, и продолжил заниматься в том же духе. Похожие состояния стали повторяться, меня увозили на «Скорой», делали капельницу, кровь из ноздрей хлестала фонтаном. Так продолжалось до тех пор, пока я не загнал себя окончательно.

Из этого состояния пришлось выходить несколько лет. Врачи диагностировали вегетососудистую дистонию на фоне срыва функционирования адаптивных процессов организма, прописали курс транквилизаторов. Хотели даже на пару недель в психоневрологическую клинику положить. Слава богу, нашлись специалисты, которые вытащили меня из этого состояния без применения жёстких психотропных препаратов. Стало, наконец, очевидно, что пора найти хорошего наставника, который будет правильно распределять нагрузки. Так в моей жизни появился Дэвид Вордэн из Солт-Лейк-Сити, известный в Америке тренер по триатлону.

Как ни странно, своему успеху Дэвид во многом обязан стране, которая когда-то называлась СССР. Те методики, которые он мне предложил, были разработаны у нас ещё в 70-е годы для советской олимпийской сборной. Это так называемая теория периодизации. Её суть очень проста: нагрузки должны быть не линейными, а периодическими. В целом надо следовать возрастающему тренду, но по принципу «три шага вперёд, один назад». Ты даёшь организму мощнейшую нагрузку, он заходит в красную зону, где ещё никогда не бывал, но потом надо немного отступить, чтобы он адаптировался. Правильное сочетание отдыха и усилий как раз и даёт необходимый рост физической формы. Это, кстати, актуально и для умственной деятельности! Как мы в институте готовимся к сессии? Если зубришь до утра перед самым экзаменом, то приходишь — дурак дураком. А если вечером отложишь учебник и хорошенько выспишься, то на утро вдруг выяснится, что ты всё знаешь. Неудивительно. Ведь мозг — та же мышца.

Под присмотром Дэвида Вордэна мой организм стал понемногу приходить в норму, вот только появилась другая проблема. Просто так бегать становилось скучно, начался естественный кризис мотивации. Ради чего продолжать занятия? Куда расти? Профессионалом всё равно уже не стать, а бег ради бега — неинтересно.

И тут на горизонте снова появился Олег Тиньков. Когда-то, ещё в юношеские годы, он был мастером спорта по велогонкам и теперь переживал рецидив этого увлечения на фоне кризиса среднего возраста. Олег нам сказал: «Ребята, а чего это вы по уши погрязли в этом беге, ездить на велосипеде ведь гораздо интересней!» Моя супруга Татьяна идею поддержала: «Прокатимся по Европе! Надоели эти автомобильные путешествия. Один винный погреб, другой винный погреб. Только задницы себе нажираем да ссоримся постоянно».

В общем, решили попробовать. Вместе с жёнами полетели во Францию и проехали за три дня двести семьдесят километров вдоль реки Луары. И тут у нас в New Russia Grouth появился Павел Назаров, которого мы взяли с американского рынка, где он работал на Walmart. Павел уже занимался триатлоном и сказал: «Ребята, а чего вы тормозите? Вы ведь уже бегаете, ездите на велосипедах, остаётся только добавить плавание — и можно попробовать замахнуться на Ironman».

Я очень хорошо помню этот разговор, он состоялся в ресторане «Луч» на Пироговской улице, где мы обедали в компании Андрея Добрынина и Вити Жидкова. Павел нам рассказывал про «железную» дистанцию, и для нас это звучало просто как космос. Мы сидели ошарашенные и думали вслух: «Нет, ну Ironman — это, конечно, нереально, чего тут говорить. Но в каком-то более простом формате триатлон вещь интересная, надо попробовать».

Следующим потрясением стала поездка к Дэвиду Вордэну в Солт-Лейк-Сити.

— Тренировки просто ради тренировок — такая схема не работает, — сказал мне Дэвид. — Я вижу, ты увлекающийся человек, у тебя должна быть мотивация, цель.

— Ну... может быть, цель... это Ironman, — робко ответил я и морально приготовился к снисходительной усмешке. — Может, через пару-тройку лет я смогу его сделать?

Снисходительная усмешка действительно последовала, но совсем по другому поводу.

— Через пару-тройку лет?! Да ты с ума сошёл! Давай планировать на ближайшее лето.

Космос оказался намного ближе. Я почувствовал себя Гагариным, которому только что сообщили дату его будущего полёта.

В мае того же года мы с Андреем Добрыниным и Витей Жидковым попробовали в Италии короткий триатлон, так называемую олимпийскую дистанцию: 1500 метров заплыв — 40 км велосипед — 10 км бег. Я пришёл предпоследним. Но меня это только подстегнуло.

Матрёшка с зубами

Всё-таки удивительно, как круто эволюционировало наше бизнес-сообщество всего за двадцать лет. В девяностые и даже в начале нулевых слово «терпение» имело стойкую негативную коннотацию. Боль, страдания, неудобства — это удел дураков. Настоящие пацаны берут от жизни всё и никого не спрашивают — даже самих себя. Здоровье не ценность, для хорошего самочувствия всегда есть алкоголь, занятия спортом простительны лишь в качалке — чтобы было чем морду набить, если что.

Теперь всё ровно наоборот. Грубые удовольствия — удел маргиналов и неудачников. Ездить на непомерно дорогой машине и носить на руке часы за $200 000 — моветон. Раньше тебе не доверяли, если с тобой нельзя нажраться, теперь тебе не доверяют, если у тебя морда опухшая и живот пора на тележке возить. Теперь занятия спортом — особенно на выносливость — хорошо тебя характеризуют в глазах начальства, коллег, партнёров. Появилась даже отдельная категория Ironman-пижонов — тех, кто кое-как вымучивает «железную» дистанцию, тут же разукрашивает своё тело победными татуировками и на полную катушку использует этот факт для карьерного роста.

Когда я в 2010 году первый раз принял участие в гонке Ironman, в России было всего десять человек, которые успешно преодолели эту дистанцию. Сегодня их количество уже исчисляется сотнями, а скоро счет пойдет на тысячи

Когда я в 2010 году первый раз принял участие в гонке Ironman, в России было всего десять человек, которые успешно преодолели эту дистанцию. Сегодня их количество уже исчисляется сотнями, а скоро счёт пойдет на тысячи. Команды по триатлону создали топ-менеджеры «Сбербанка», Сколкова, ММВБ. У нас в New Russia Grouth тоже появился свой клуб любителей длинных гонок. Называется Angry Boys — с прикольной зубастой, очень сердитой матрешкой на логотипе. А посвященный триатлону сайт trilife.ru, который мы открыли пару лет назад, уже уверенно держит аудиторию в 5 000 уникальных посетителей, и их количество постоянно растёт.

Выносливость похожа на любовь. Она незаметна, но всепроникающа. Она не зрелищна, но всесильна. Краткосрочные усилия, какими бы мощными они ни были, вспыхивают и гаснут, как искры, а всё, что есть на этой планете реального и надёжного — великие культуры, великие цивилизации, великие компании, — всё создано обыкновенными выносливыми людьми.

Любой человек, который в чём-то достиг успеха, просто ставил себе цели за гранью своих возможностей и системными усилиями достигал их. Слово «системными» здесь ключевое. Знаете, как древние китайцы строили свою Великую стену? Сначала они ставили задачу так: строим отсюда — и вон туда, за горизонт. От такого подхода рабочие в массовом порядке сходили с ума. И их можно понять: сколько ни упирайся рогом — ты всегда в начале пути, твой труд безрезультатен. Тогда древние китайские менеджеры нашли выход: они стали разбивать стройку на этапы, которые застраивались двумя встречными командами рабов. У людей появилась среднесрочная цель — дело пошло веселее. Точно так же и на длинной дистанции — нужно не один раз преодолеть 226 км, а тысячу раз добежать, доехать, доплыть вон до того дерева, поворота, буйка. Чтобы решить задачу, которая лежит за гранью твоих возможностей, нужно разбить её на множество маленьких побед. Тогда вся твоя жизнь будет состоять из достигнутых целей.

Я слышал мнение, что пробудившийся в России интерес к длинным гонкам — это бегство от несвободы. Люди погружаются в эти увлечения так же, как их отцы и деды в эпоху брежневского застоя уходили в альпинизм, туризм, жизнь километрами, а не квадратными метрами. Версия красивая, но я с ней категорически не согласен. Я-то как раз считаю, что это история не про побег, а наоборот — про наступление. Несмотря ни на что, Россия — это часть глобального мира. Совсем недавно те же увлечения завоевали популярность в Германии, США, Австралии и других передовых странах. Там что — тоже бегут от несвободы? Нет, это просто часть общей культуры выносливости, которая постепенно усваивается человечеством.

Любой путь к успеху — не спринт, а марафон. Эта простая истина становится доминантой общественного сознания. Пока успешные люди её лучше усваивают, поскольку у них уже есть аналогичный опыт в бизнесе. Но чем более популярной эта истина станет, тем больше будет вокруг нас успешных людей.